Собран. Готов. Смиренен. Он был таким всегда, уже бесконечно долгое количество безжалостно тянущихся минут. Задуматься о другом существовании, другом поведении ему уже не было страшно, но от подобных размышлений все равно становилось тошно. Он отмахивался от них и жил дальше. День и ночь. День. И ночь. Лишь происходящее в последнее время будто бы изменило его жизнь, но не в лучшую, интересую сторону, нет, лишь принесло больше головных болей. Он принимал все это безропотно, как и было положено слуге, как и ожидается от слуги.
В комнате, слабо залитой светом, там, где не должно происходить ничего кроме сна и кратких разговоров, он был другим.
Он готов был целовать ее ноги, - и целовал, - готов был пасть к ним и молиться, - и, возможно, так и делал, - задыхаться, ругаться грязно, не сдерживать себя. И она смеялась над ним, не ослабляя цепких рук, и каждый раз, каждый момент, когда он не сдерживался, когда он был слишком напорист или слишком груб, как казалось ему самому, ее смех становился сильнее. И сильнее становилось желание быть всем тем, что не подходило ни к ропотному, ни к смиренному, ни к собранному. Укусы дразнили его, дразнил ее голос, поведение, дыхание, она вся будто провоцировала его, при этом не давая и на секунду забыть то, кто был сейчас главным. Это раздражало даже сильнее всего предыдущего. И ему нравилось это, нравилось находиться в этом состоянии, обозленным, страстным, неспокойным.
Она сверху, глубоко дышит, смотрит прямо в глаза, на губах не улыбка - оскал. Он сам и не замечает, как его руки поднимаются выше, как он сцепляет их на хрупкой девичьей шее. Вся его грудь, руки и спина покрыты царапинами, она хватается за его руки, но не пытается разжать, в сознании отпечатывается лицо, полное удовольствия, с глазами, смотрящими на него с полным одобрением из-под полуприкрытых век, в ушах звенит дыхание, больше похожее на хрип.
Немайн ложится на него, слабо гладя по волосам. Бреллин чувствует себя абсолютно вымотанным, бессильным, сквозь нависшую пелену сладкой усталости с легким ужасом постепенно замечая то, что он оставил своей любовнице. Шея, пожалуй, беспокоила больше всего. Но девушка не выглядела обеспокоенной даже на подушечку мизинца. И абсолютно точно не была измотанной. Он хотел было что-то сказать, пошутить, чтобы смазать нависшую тишину, вдруг его напугавшую, но за дверью послышался скрип. Бреллин попытался хотя бы накинуть на них одеяло, но босмерка, засмеявшись тем самым смехом, оставила его одного, быстро подскочив к дверному проему и прильнув к двери в ожидании гостей. Он торопится следом, укутывает в одеяло и торопливо скрывается за дверкой шкафа, пытаясь нацепить на себя хоть что-нибудь. Проклинает ее мысленно и, вместе с тем, восхищается, задумываясь над одним - насколько он не-первый, кто поступает также.
by 
